Здесь она не была никогда. Совсем. Лошади. Свет. Привычный уже запах конюшни - тот, особенный, которого не встретишь больше нигде.
Только Акварель может умудриться купить лошадь, не видя её, не зная о ней ничего, кроме документов и слов людей, которым она не привыкла доверять. Арабка? Без родословной? Без каких либо спортивных достижений? Вообще без-ничего!? Кира никогда не мечтала о лошадях пустыни. Она ценила в них только красивый, изящный экстерьер, и громкие имена кличек, которые разлетаются по миру. Она любила лошадей, уже подготовленных, с надеждами на большой спорт... Никто бы никогда не подумал, что она Акварель купит такую лошадь. Но - пришлось поверить. Потому что когда Кира задумчиво перебирала документы заявленных на продажу лошадей, ей приятно резануло глаз имя. А - больше ничего и не надо. На всё остальное было плевать.
Здесь не было той толпы, что царила в конюшне Ранчо. здесь не было той пыли. И лошади другие даже - чуть больше у них блеска в глазах, кажется. Чуть больше заинтересованности к миру у высовывающихся голов из денников. Чуть меньше той привычки к толпе.
Правильно Акварель всегда считала, что частная лошадь - это лучше, чем "ничейная".
Спросить у конюха. Тот, улыбнувшись, показал ей направление, услышав только "Хаста". Благодарно кивнув, направиться в том направлении, выискивая глазами табличку.
Табличка оказалась не нужна. Вороных арабок здесь - раз-два обчёлся. Заинтересованная, скучающая почему-то голова показалась в проходе. Проверив, что это действительно Хаста, кира подошла к деннику, остановилась. Ладонь мягко, слегка изучающе легла на лоб.
-Хаста?
В другой руке уже кусочек рафинада, Кира приближает его к мягким губам, совершенно почему-то не боясь, что незнакомая совсем ей лошадь кусит. Лошади просто так не кусаются, верно?

Чувствуя заинтересованный, оценивающий взгляд лошади, Акварель слегка сжалась, чувствуя себя не то что бы неуютно - непривычно. Когда тебя просвечивают на рентгене, примерно такое же чувство.
спокойно убрать руку, которая секунду назад была на голове лошади. Её посетило странное чувство - от неё уже не отказывались, но ещё не приняли. Ощущение, что ты чужая, начало подгрызать уверенность, что она правильно выбрала лошадь.
Глупости.
Мягкие губы касаются её руки и Хаста спокойно взяла кусочек сахара. Кажется, что кобыла просто обожает это простое угощение - причмокивание об этом свидетельствовало. Если бы она была человеком, наверное, зажмурилась бы от удовольствия.
Но - увы. Эта арабка далеко не человек, от человека у неё - лишь некоторая мудрость в глазах; та мудрость, которой нет и у некоторых людей. Жаль, однако.
Акварель задумчиво, медленно пробежалась по дверце денника, ненавязчиво и будто случайно коснувшись носа вороной, добралась до замка, легко открыла его. Не сразу открыла дверь на расспашку, а сначала сделала небольшую щёлку и чуть задержалась. Потом, открыв дверь ровно на столько, что бы войти внутрь. Снова ненавязчиво, снова "будто случайно" коснуться ладонью шеи Хасты, пройтись по шерсти к холке, и оттуда - к пояснице, - только тогда оторвать свою руку от тела Висты. Кобыла, наверное, красавица. Только отросшая неизвестно как грива, да и общий вид - это дело из арабки чуть ли не клячу.
-Ничего, я тебя в порядок хоть какой-нибудь да приведу.... - прошептала Акварель, слегка отдаляясь.
И снова на ладони зернистый белый кубик.

-Тише.
Акварель улыбнулась, невольно замечая, что в этот раз кобыла отнеслась к ней гораздо лучше. Или не так - сдеражала себя в руках, что бы не дёрнуться и не выявить свой неуют от её, Кириных, прикосновений. Даже несколько раз прижатые уши не были похожи на крысу, нет, скорее - как просто неудовольствие. Ни капли злости или ненависти.
-Ничего-ничего. Когда-нибудь, надеюсь, тебе это понравиться. А пока будем договариваться и пробуждать в тебе удовольствие с помощью сахара?
Словно не замечая того, что кобыла несколько нетерпеливо реагирует на её прикосновения, Акварель мягко почесала шею Хасты около гривы, а потом, чуть улыбнувшись, она мягко вошла пальцами в пряди чёрных волос. Потом выпутала пальцы и отошла от арабки. Запустив руку между прутьев денника, она нащупала на крючке мягкий недоуздок с меховушками на храпе и затылочном ремне. Взяв его, Кира снова повернулась лицом к Хасте Ла Висте.
-Как ты среагируешь на это, милая?
Снова дотронуться до тёплой шерсти, поднять ладонь на верхнюю линию шеи, спутывая ещё больше гриву медленно подняться до затылка и там только поднять руку ещё выше, прося кобылу уйти головой вниз. Да, арабы не высокие, но задирать голову при надевании недоуздка - или уздечки - это следует убирать сразу, пресекать, скажем так.

Снова улыбнуться, уже чуть более увереннее, спокойно, без суеты, надеть недоуздок, подрегулирувать его под небольшую голову Хасты.
-Тебе идут тёмные цвета.
На секунду выйти из денника, вернуться уже со скребницей и мягкой щёткой. Быстро смахнуть кобылу, пару раз дав ей лакомство - всё тот же вечный рафинад. Снова грива - Акварель внимательно её осмотрела и поняла, что такое расчесать вряд ли представить возможным. Придется стричь, скорее всего, укоротить сантиметров на пять и проредить, конечно. И в работу вводить определённо нужно, и, соответственно, повысить нормы кормления - рёбра не то что прощупывались, они были видны. Акварель, чуть подумав, решила, что нужно давать ей свежей травы. "Тут же есть, кажется, поле для выпаса? Вот, будешь ты у меня, хорошая, постоянной посетительницей".
Улыбнувшись своим мыслям, Кира достала в свою очередь крючок и быстренько раскрючковала копыта арабки. "Нужно будет сказать конюху, что бы подбил денник, и опилок подсыпал"
Быстро кинув все щётки обратно в ящик, Акварель в свою очередь сняла с крючка чумбур и, пристегнув его, перекинула через шею кобылу в основании.
-Ты уж прости, хорошая, но приводить тебя в порядок полностью мы будем в следующий раз, ладно?
Жарко. Нет, даже не так - душно и дышать сложно. Казалось бы, следующий вдох принесёт за собой горячий воздух, который обжигает лёгкие и прожигает в ком-угодно жажду. Пыль, которая поднималась от сухой земли, не скрипела на зубах благодаря неизвестно чему. И вот в это нужно выходить из конюшню - на улицу.
-Против небольшой прохлады не возражаешь, верно?
==|уличная мойка

>> левада

Денник Хасты был в частной конюшне, что заставило Химеру испытать смешанные чувства. С одной стороны, увидев имя хозяйки, он порадовался за кобылку, с другой стороны пожалел, что не сделал того же самого раньше. Впрочем, чего уже там. Он взъерошил собственные волосы и завел лошадь в денник, после чего снял недоуздок и сходил за щетками. Слова Германа до сих пор заставляли зло сжимать зубы и чуть ли не скрипеть ими. Когда он назвал его "Золотым голосом", Лионель был готов его убить. Потому что очень не хотел вспоминать все, что было раньше.
А был бы в форме, наверное, и по лицу съездил. Да и распоряжения на счет больницы его взбесили. Кто он такой, чтобы мне указывать?! С этими невеселыми мыслями Химера спокойно чистил Хасту до тех пор, пока на черной шерсти не было ни пылинки, о чем сказала рука, оставшаяся чистой после проведения по спине и бокам. Лион обнял кобылу за шею, прижавшись к ней щекой.
-И не смотря ни на что, он все равно приходит каждый раз, когда он нужен. - поделился своими мыслями с кобылкой Ли, поглаживая ее по шее. - Ну что за напасть.
Парень сходил за уздечкой и вальтрапом, решив седло оставить на потом. Потому что он слишком давно не был рядом с ней, слишком давно не видел... Что изменилось? Химера спокойно протянул Хасте уздечку, показывая.
-Помнишь? - задумчиво чуть, сам разглядывая обычную трензельную уздечку.

-Эй ты, мелочь пузатая, - Лионель рассмеялся, смотря на это клацанье. Щелкнул по носу, и тут же взял морду лошади в руки и от души так поцеловал между ноздрей, улыбаясь. После чего похлопал ее по шее и спокойно надел уздечку, погладив по голове. Что удивительно, за все их "знакомство" он ездил на Хасте всего раз, да и то почти не помнил, как она - под седлом...
Голова болела нещадно. Болела и норовила расколоться на две части, а сам Химера - распасться на молекулы в принципе. Но отдых, как всегда, пришлось отодвинуть на второй план и он только заседлал вороную, с каким-то трудом затянув подпругу. Другими словами, хреново ему было очень. Прискорбно, прискорбно, но что поделать. Осталось только надеяться, что Герман выполнит то, что сказал, а не...
Отодвинув свои воспоминания на заднюю полочку, потому что это бывает иногда очень неприятно и вполне себе так болезненно - вспоминать, Химера вздохнул, приходя в себя и подождав, пока снова сможет видеть по-человечески, а не половину пути идти с потухающим сознанием, он перекинул повод и вывел Хасту из денника, что-то ей говоря. Абсолютно бессвязное и неинтересное.
С человеческой точки зрения, конечно.

>> забег 800 м